1530

Хуан Боскан-и-Альмогавер

В первый понедельник апреля 1625 года жители городка Менга,известного разве что тем, что там триста лет назад родился поэт Гийом деЛоррис, имели мало поводов как для беспокойства, так и для развлечений. В тубуйную эпоху, когда то и дело испанцы дрались с французами, знатные господа –то друг с другом, то с королем, гугеноты – с добрыми католиками, а бродяги иворы – со всеми на свете, выпадали тем не менее и спокойные дни, не отягощенныебряцаньем оружия и шумом уличной свалки. Однако справедливо замечено, что скукапорою удручает даже еще более, нежели бурные стычки, мятежи, войны и смуты. Апосему в часы всеобщей скуки любое, даже самое малозначащее событие способновызвать живейший интерес.

Событием таковым для городка Менга стало лицезрение молодоговсадника, с четверть часа назад въехавшего через ворота Божанси инаправлявшегося по Главной улице к известной только одному ему цели. Впрочем,исторической точности ради необходимо упомянуть, что самое пристальное вниманиегорожан привлек отнюдь не всадник. Что бы там ни думал о себе самом этот юноша,сколь бы высокого он ни был мнения о собственной персоне, в нем на первыйвзгляд не замечалось чего-то особенно выдающегося. Говоря по совести, это былсамый обычный молодой человек восемнадцати лет, в шерстяной куртке, чей синийцвет под влиянием времени приобрел странный оттенок, средний между рыжим инебесно-голубым. Взгляд его был открытым и умным, лицо продолговатым и смуглым,выдающиеся скулы, согласно представлениям того времени, свидетельствовали охитрости (что в данном случае, скажем, забегая вперед, оказалось совершенносправедливо), крючковатый нос был тонко очерчен, а по берету с подобиемобветшавшего пера можно было сразу определить гасконца. Человек неопытный могбы поначалу принять его за сына зажиточного фермера, пустившегося в путь похозяйственным надобностям, но это впечатление разрушала длинная шпага в кожанойпортупее, висевшая на боку юного незнакомца.

Как уже было сказано, внешность молодого человека не таила всебе ничего особенно уж примечательного – в особенности для жителейрасположенных вдоль проезжего тракта местечек, привыкших лицезреть юныхпровинциалов, все как один направлявшихся в сторону Парижа, чей блеск иколовращение жизни манили честолюбивых отпрысков обедневших родов подобно пениюсирен из знаменитой греческой поэмы.

Зато конь, несший на себе очередного путника, был не впример более примечателен – но, увы, отнюдь не красотой и статью. Возможно, емуи случалось когда-нибудь гарцевать, грызя удила, – но это явно происходилотак давно, что этого не мог помнить нынешний хозяин сего Буцефала. Это былбеарнский мерин добрых четырнадцати лет от роду, диковинной желтовато-рыжеймасти, с облезлым хвостом и опухшими бабками, он трусил, опустив морду нижеколен, но все же способен был покрыть за день расстояние в восемь лье.[1]

В те времена роман испанца Сервантеса о благородном идальгоДон Кихоте Ламанчском уже был известен тем, кто имел склонность читатькниги, – так что человек образованный без труда провел бы параллели межпрестарелым беарнским мерином и Росинантом. Правда, к таковым, безусловно, неотносились обитатели Менга, – но они, не отягощенные ни грамотностью, нитягой к изящной словесности, тем не менее в лошадях разбирались неплохо, ипотому молодой всадник повсеместно вызывал улыбку на лицах прохожих. Правда,при виде внушительной шпаги и горящих глаз юноши, пылавших отнюдь нехристианским смирением, улыбки эти моментально тускнели…

Юноша-гасконец, не без некоторых на то оснований считавшийсебя неплохим наездником, прекрасно понимал, что верхом на этом коне онвыглядит смешно, – и потому воспринимал всякую улыбку как оскорбление, авсякий взгляд как вызов. На всем пути от родного Тарба до Менга он не разжималкулаков и не менее дюжины раз за день хватался за эфес шпаги, едва ему казалось– все равно, были или нет для того основания, – что его гордостьоскорблена насмешливым взглядом очередного праздного зеваки. Было в его взгляденечто такое, отчего прохожие подавляли смех вовремя. Так и произошло, что доМенга юноша добрался, сохранив в неприкосновенности весь немалый запасзапальчивости. Что, отметим в скобках, отнюдь не устраивало нашего героя (анадобно предуведомить читателя, что молодой человек как раз и будет главнымгероем повествования) – известно, что все наперечет недоросли провинции Беарннастроены крайне воинственно, иные злословят, будто все оттого, что скудостьданной провинции как раз и не дает возможности развиться каким бы то ни былоиным склонностям и стремлениям… Говоря совсем уж откровенно, он не просто ждалповода обнажить, наконец, шпагу – он прямо-таки жаждал встретить подходящийслучай…

Пока юный незнакомец неспешно движется в сторону гостиницы«Вольный мельник», у нас найдется немного времени, чтобы познакомить читателя сновым Дон Кихотом и обстоятельствами, заставившими его предпринять дальнеепутешествие в блистательный Париж.

Звали молодого человека д’Артаньян. К тому времени, как онпоявился на свет, это имя было известно не менее пятисот лет – вот только давноуже не находилось среди представителей славного рода таких, чтобы смогливозвысить его звучание. Юность нашего гасконца прошла в откровенной бедности, ипотому последние несколько лет он только и думал о том, как уйти на поискисудьбы, – настроения, отнюдь не редкие в небогатом Беарне. В дорогу еговели не только удручающая бедность, но и пример тех, кому удалось, покинув этускудную провинцию, взлететь до невиданных высот. В первую очередь на умприходил, конечно, Генрих Наваррский, беарнец, ставший королем Франции, –а ведь был еще ближайший сосед семейства д’Артаньянов, бедный дворянин деТруавиль, ушедший в Париж с маленьким сундучком за спиной и через годы подименем де Тревиля ставший капитаном роты мушкетеров, единственной в те времена.Легко догадаться, что перед лицом столь известных примеров честолюбивые юношивроде нашего героя питали самые смелые надежды…

Родители д’Артаньяна были настолько бедны, что не смоглидать ему в дорогу ничего, кроме вышеописанного престарелого мерина и десяти экюзвонкой монетой[2]. Матушка, правда, еще втихомолку споролановенький галун с парадного камзола супруга и, увязав его в узелок, украдкойсунула сыну – а отец вручил ему свою собственную шпагу.

В чем не было недостатка, так это в благословениях инапутствиях, благо запас и того, и другого неиссякаем, поскольку не зависит отматериальных причин. Однако, кроме высокопарных слов, наш молодой человекполучил в дорогу еще и два рекомендательных письма – одно было написано егоотцом к господину де Тревилю, другое добрым соседом к господину де Кавуа,капитану гвардейцев кардинала. Опрометчивым было бы ждать от этих писем слишкоммногого: известно, что достигшие высокого положения люди склонны забыватьвообще о существовании в их прошлом друзей юности и былых соседей, – новсе же некоторое подспорье имелось…